Сентябрьская пробежка

Мягкое сентябрьское солнце расцвечивало росинку. Красиво изрезанный, опушенный лист был похож на изысканное обрамление для блестящего комка влаги, который, вальяжно переливаясь, медленно испарялся. Что за растение приютило каплю, Леша не знал, так как плохо учил ботанику, кроме того, у него не было четкой уверенности в происхождении росинки. Может, это была сконденсированная влага, а может слеза. Его слеза. Грустно было у него на душе. Он жевал веточку неизвестного растения и подводил печальный итог последних дней.
Лето закончилось. Школа вновь засосала его в свою серую утробу. Дома ругают и бьют. Купили метлу с длинной ручкой и научились с ее помощью выковыривать Лешу из-под печки. В школе пока не ругают, но уже косятся – к концу месяца ожидаются первые контрольные, а с ними и записи в дневнике с просьбой к отцу (обязательно отцу!!! и трижды подчеркнуто красной ручкой) зайти к такому-то учителю для обсуждения нелесных для мальчугана вопросов дисциплины и успеваемости. А после этого опять: ремень, печка, метла, ремень, печка, метла... Все по кругу: и он по дому носиться и все повторяется... Жизнь казалось Леше серой чередой однообразных будней. Ему все обрыдло. А тут еще физкультурник на прошлом уроке сказал: «В следующий раз девочки пойдут сдавать зачет на бревно, а мальчики на козла». Сдавать зачет на козла Леша не хотел, и он решил прогулять школу.
И вот он лежал на лугу под нежарким сентябрьским солнцем и, жуя травинку, размышлял от тщетности всего сущего, о том, что он уже все познал и ничего нового для него уже не будет, и уже в неполные двенадцать лет в его сердце поселилась тоска.
Взгляд мальчика бездумно скользил с травинки на травинку, с неба на землю. Вот на березе сидит то ли сойка то ли дятел, на листочке высыхает то ли росинка, то ли слезинка, на земле камень то ли лежит, то ли растет... Камень, желтовато-белый в мелких трещинках, подобно грибу вылезал из земли. Только что он был небольшим белым пятном, а теперь это здоровый облепленный грязью бульник, который прет наверх. А вот у него показались две дырки, горящие огнем, да это не камень, а череп.
Леша замер в испуге. Из-под земли вылезал скелет. Вот он уже полностью стоит не земле, сжимая в руке ржавую косу с рукоятью в некоторых местах перевязанную розовым скотчем. «Попался, гаденыш!»,- проскрежитал скелет и взмахнул косой.
Тут оторопь прошла. И прогульщик физкультуры почесал от чудовища на хорошей спринтерской скорости (видел бы его физрук). Леша отчаянно драпал: «Только бы добраться до печки, билась у него единственная мысль, только бы успеть, уж там он меня не достанет». Взглянув вперед, ребенок не узнал окружающего ландшафта: родной Мухосранск куда-то сгинул, а под красным светом, сошедшего с ума солнца простирались какие-то черные буесраки с колдыебинами. Внезапно из-за буесрака выскочила человеческая фигура с козлиной головой одетая в спортивный костюм и голосом преподавателя физической культуры мухосранской сельской школы номер один проблеяла: «Пойдешь сдавать зачет на козла»,- и протянула к Леше свои руки, из под черных ногтей которых выползали то ли мотыли, то ли острицы, то ли какие-то другие пакостные червячки. Мальчик отпрянул, прыгнул в колдыебину, перекатился и, выскочив с другой стороны, побежал дальше, а вслед неслось блеянье: «За козла ответишь!».
Солнце совсем сбрендило, оно светило каким-то черно-красным мигающим светом.
Леша, засеменил сандаликами еще бойчее, подобно перепуганному петуху, из которого собираются сделать котлеты по-киевски. И, кажется, оторвался от преследователей, хотя в неверном черно-красном свете не сентябрьского, а неизвестно какого солнца, оценить это было трудно. Сердечко его возмущенно тюкало и уже вырывалось из впалой груди и даже угроза единицы в году по физкультуре не заставила бы мальчика пробежать еще сто метров. Оглядевшись, он выбрал колдыебину поглубже, бухнулся в нее и затаился, уткнувшись мордочкой в лужу и не смея дышать. Вот недалеко раздалось блеянье и бормотание о двойке и вызове родителей, утихло. Вот мимо пронесся звук рассекаемого косой воздуха, удалился.
Зашуганный мальчуган приподнял голову из лужи. И увидел в ней свое отражение. Странной это было отражение, с черной поверхности воды (или не воды?) на мальца смотрел вроде он сам, но старше, одетый в тулуп, валенки, с ружьем и како-то серый и судя по всему, пьяный. От лужи явно потянуло спиртом. Пьяное отражение сказало «Я Леха из Сибири»,- протянуло руку сквозь кромку воды и схватило Лешу за нос и что-то злобно залопотало на непонятном языке, отдаленно смахивающем на французский. Мальчик придушено взвизгнул, перекувырнулся через голову, непонятно как, но без помощи рук и ног, вылетел из выбоены и помчался зигзагами, сам не зная куда.
Сколько он петлял: минуту, год, жизнь, оценить Леша не мог. Совсем выбившись из сил, он вышел на небольшое открытое место. Посередине этой пролысины в буесраках, в центре огненной пентаграммы пылал костер. Топливом для костра служила обожаемая Лешей «Блохатая шапка», любимый его головной убор, подаренный монгольскими почвоведами. Вскрикнув, как раненый заяц, мальчик метнулся к огню и попытался потушить шапку. Но какая-то, неведомая сила, не дала ему проникнуть дальше края пентаграммы. Затем некий противный, заплетающийся голос властно произнес: «Умма, матута и пальма сусу!». После заклинания, на несколько мгновений солнце совсем отключилось, повисла гнетушая тишина, и затем шапка взорвалась милиардом искр, и из нее попрыгали блохи. С каждым прыжком блохи увеличивались, ближайшая блоха, ставшая уже размером с воробья, прыгнула на плечо Леши и тоненьким голоском пропищала: «Покорми, хозяин» и пребольно укусила его в сонную артерию. Он скинул гадину и, отмахиваясь от наседавших блох-гигантов, тоненько пища на одной ноте: «Иииииииии....ииииииии.....ииииииии»,- перепуганный ребенок побежал уже совсем непонятно куда.
Он бежал, потеряв разум, честь, совесть и здоровый хулиганский задор. Ландшафт менялся: буесраки становились колдоебинами, а колдоебины переходили в выбоены и так по кругу. Однажды ему на голову слетела птица с длинным носом и медными яйцами она крикнула: «Дай золотой волосок, моя прелесть»,- и, вырвав клок волос из Лешиной макушки, скрылась. Потом на него из-за буесрака прыгнул полный зомби, из всех пор которого, подобно поту, сочилось пиво, но промахнулся и, шаря лапой по земле, прохрипел вслед: «Мне бы только до ружья добраться...». После за ним долго гнался низенький, гаденький, толстенький тип с волосатыми ногами. Он ничего не говорил, но намеренья его явно были очень скверными.
Потом вновь мигнуло солнце (или не солнце?) и мальчик увидел поляну, на которой стояла его любимая печка, рядом с ней валялась сломанная метла. Как младенец под материнскую юбку, шмыгнул Леша под родную печку, зажмурил глазенки и затих, размазывая сопли, слезы и изредка всшмыгивая. Потом он заснул, а может потерял сознание.
Очнулся Леша от ощущения клистера в заднице под ругань деревенского фельдшера, который почем зря костерил нечестивых идиотов, которые жрут белену, а потом носятся по деревни, народ пугают и сами чуть не дохнут. К этому примешивались суровые вопросы родителей: матери: «А он выживет?»,- отца :«Через сколько времени можно будет пороть травоеда?».
Этот учебный год Леша закончил с пятеркой по ботанике и никогда больше не ташил в рот неизвестные травинки. Правда физкультура стала для него ненавистным предметом. А депрессия полового созревания прошла.